Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Крестьяне, до сих пор не поддерживавшие ни фашистов, ни союзников, решили теперь принять сторону победителей. Многие жители окрестных сел собрались на площади, чтобы отпраздновать победу. Однако они ощущали потребность в главаре, так как за последние годы привыкли, что ими кто-то руководит. Предложение разыскать и привести на площадь нашего отца было, само собой разумеется, отвергнуто по политическим мотивам. И тогда выбор пал на одного горожанина, который в прошлом слыл «подрывным элементом»: изрядно напившись, он неизменно распевал во все горло запрещенные песни, за что нередко попадал в кутузку. За смельчаком отправили посыльных, и те вытащили его на украшенный знаменами балкон муниципалитета. Вопреки мнению скептиков, убежденных, что он не сумеет из себя слова выдавить, новоиспеченный главарь мгновенно сообразил, чего все ждут от истинного демократа.

— Друзья, выпьем же за нашу победу! — крикнул он.

И тут началось такое веселье, что оно затмило торжественное празднество по случаю вступления Италии в войну. К вечеру почти все в городке были пьяны, что вполне естественно при столь эпических событиях. Однако на нашу беду подогретые вином крестьяне до того распалились, что отец едва не стал их жертвой. Понятно, личных обид против отца никто не держал, однако политический переворот есть политический переворот, и на этот раз крестьяне были настроены весьма серьезно. Но так как люди они были добрые, то, прежде чем повесить отца, послали человека предупредить его, чтобы он уносил ноги. И отец впервые в жизни бежал из дому, бросив нас на произвол судьбы. В довершение всего съехал и наш жилец, богатый торговец, которого мы приютили в страшные месяцы бомбежек. С его отъездом мы лишились последних средств к существованию. Теперь нам, и так уже оголодавшим, пришлось решать сложную проблему, как дотянуть до следующего дня.

Спасение нежданно-негаданно явилось в лице нашей сестры Италии. К этому времени ее незаметное созревание завершилось, и перед нами предстала весьма привлекательная девушка. И хотя трудно было заподозрить в ней какие-либо зачатки интеллекта, она, едва кончились бои, проявила удивительную способность верно оценивать изменившиеся обстоятельства. Она отказалась от имени Италия и стала вновь зваться Пегги. Каждое утро Пегги выходила из дому с пустыми руками, а возвращалась поздно вечером с плитками шоколада, американскими сигаретами и консервными банками, на которых крупными буквами было выведено: «Meat & Vegetables».[4] Источником всех этих сокровищ была американская оккупационная армия в лице юных Джона, Джима или Бобби, каковых наша сестра неизменно представляла знакомым: «Это мой жених».

К несчастью, через некоторое время полк, в котором служили Джон, Джим и Бобби, перевели в другой город. Но в этот момент Пегги по уши влюбилась в одного американского сержанта по имени Гарри и решила последовать за ним. Тут мы впали в совершенную нищету. Обессилевшие от голода, сраженные беспощадными ударами судьбы, мы проводили долгие часы в молчании, изредка обмениваясь грустными взглядами и тяжко вздыхая. Все наши мысли были о том, как же нам выпутаться из жестокой беды. И вот однажды беспрестанные раздумья навели нас на мысль о тетушке Бесси, нашей давно забытой американской благодетельнице. Она призвана спасти нас. Ведь она выиграла войну и стала воплощением самой сильной и богатой страны в мире. И безусловно, она перед нами в долгу: если бы не глупость нашего отца, мы могли стать ее детьми. Решено было послать ей письмо с мольбой о помощи.

Письмо было написано в тот день, когда Пегги явилась домой в сопровождении нового жениха, по имени Билл. Мы объясняли Пегги, что должно быть в письме, Пегги передавала это Биллу, а Билл излагал наши просьбы на листе бумаги. Надо признать, делал он это с трудом и довольно неуверенно. Но мы были твердо убеждены, что Бесси все же поймет главное: наш отец, который в глубине души всегда любил ее, умирает с голоду, и мы, дети его, тоже умираем с голоду. И если у нее сохранилось хоть малейшее чувство долга, она тут же начнет регулярно, каждую неделю, присылать нам большой ящик сигарет и всякой снеди.

Письмо было отправлено авиапочтой, и с этой минуты мы, можно сказать, жили одной лишь надеждой на то, что оно уже достигло цели. Ждать, однако, пришлось очень долго; но однажды, когда голодная смерть уже глядела нам в глаза, прибыла посылка. Мы все трое кинулись ее открывать. Вначале из посылки выпало письмо, но мы отложили его в сторону. Во-первых, нам было не до чтения, а во-вторых, написано оно было по-английски, и мы при всем желании не смогли бы ничего понять. Сверху, обложенный стружками, лежал розовый целлофановый пакет, аккуратно перевязанный красно-синей, цвета американского флага, ленточкой. У нас возникло такое чувство, будто на помощь нам пришла не просто тетушка Бесси, а весь американский континент.

Увы, кроме пакета, в ящике ничего не оказалось: ни сигарет, ни шоколада, ни свиной тушенки. Один-единственный пакет с порошком странного цвета.

Я первым смочил палец слюной, погрузил его в порошок и затем поднес ко рту. Братья последовали моему примеру. Вкус у порошка был еще более странный, чем цвет. Мне лично показалось, что это гороховый концентрат. Томмазо предположил, что это соевый порошок, и, поскольку никто из нас сои в глаза не видел, его заявление следовало бы принять на веру. Однако Джованни, который был в курсе научных достижений, объявил, что речь идет о синтетическом питательном веществе. А это означает, что таинственный порошок не уступает по калорийности, скажем, говядине. Оригинальная гипотеза брата несколько смягчила наше разочарование.

И тут вошла Пегги. Как ни странно, она была без жениха и без консервов. Оказывается, она успела поссориться со своим американским дружком, и потому лицо ее выражало грусть. Не обращая на нас никакого внимания, она направилась к буфету. Постояв с минуту в задумчивости, сестрица машинально взяла в руки письмо, прибывшее из Америки вместе с посылкой…

— О! — воскликнула она. — Тетушка Бесси умерла.

Мы недоверчиво поглядели на нее.

— Да-да, умерла, — подтвердила Пегги. И стала читать, старательно переводя с английского:

Дорогие итальянские друзья! Пишет вам Алиса Смит. На ваше письмо отвечаю я, потому что моя дорогая подруга Бесси умерла. Она скончалась в прошлом году, очевидно, мысль о том, что мы, американцы, воюем с вами, преждевременно свела ее в могилу. Вы были великой любовью всей ее жизни. И вам она решила преподнести как последний дар не богатства и деньги, а себя самое. Она завещала, чтобы тело ее сожгли, а прах отправили вам, что я и делаю, посылая пакет с пеплом.

Искренне ваша

Томмазо, хоть он и был отменно подготовлен ко всем превратностям судьбы, смертельно побледнел и, пошатываясь, побрел к двери.

— Куда ты? — удивилась Пегги.

— На кладбище, — не останавливаясь, отвечал Томмазо.

Мы с Джованни мгновенно бросились за ним следом.

Перевод Е. Солоновича.

Господин Т., как, впрочем, любой из нас, никогда не видел наемных убийц вблизи. Да и этого малого, что находился сейчас перед ним (появившись с должной таинственностью и должными предосторожностями), оказалось непросто заполучить, и если бы не помощь кое-кого из влиятельных людей…

Даже смешно, до чего он был похож на человека своей профессии, на наемного убийцу, каким мы все его представляем: в новенькой шляпе, надвинутой на глаза, в начищенных до блеска сапожках со скрипом, из нагрудного кармана выглядывает платок, развалистая походка и так далее. Но от этого его наружность, первое впечатление, которое он производил, не были менее страшными, менее угрожающими: одни глаза чего стоили — с поволокой и в то же время пронзительные, да и умные, ничего не скажешь, жестоко-озорные.

Он приблизился, настороженно ступая, сел на подлокотник кресла и вопросительно вскинул подбородок: дескать, что там у вас, выкладывайте.

— Я имею удовольствие видеть?.. — церемонно поинтересовался Т.

— Точно, он самый. Ну?

— Мне нужна ваша помощь.

— Нетрудно догадаться. Кого будем пускать в расход?

— О боже! Вы меня пугаете. Неужели нельзя говорить обтекаемо?

— А зачем?

— Понимаю, понимаю. Ведь иначе…

— Иначе я не был бы тем, кто есть. Ну и кого же?

— Если вопрос стоит так…

— Так, так!

— Меня.

Уже упомянутые глаза наемного убийцы озарились на миг веселыми искорками, а может, терпеливым пониманием, словно перед ним была капризная женщина или ребенок. Но только на миг.

— Вас, вы сказали? То есть я должен пустить в расход вас самих?

— Вы не ослышались.

— А за что? — спросил наемный убийца равнодушным голосом, без тени удивления.